Внутренний бюллетень городской полиции Глазго
Убийство
Около семи часов вечера в понедельник 21 декабря текущего года [1908] старая женщина по имени Мэрион Гилкрист была жестоко убита в доме 15 на Квинз-террас, Вест-Принсиз стрит, где она жила; единственной ее сожительницей была прислуга, которая в упомянутое время вышла из дому, чтобы купить вечернюю газету; вернувшись менее через 15 минут, она нашла свою хозяйку мертвой в комнате, в которой она ее оставила.
Вернувшись с газетой, прислуга встретила мужчину, выходящего из дома (описание внешности приводится), и примерно в то же самое время другой мужчина (описание внешности приводится) был замечен спускающимся из дома по ступенькам и убегающим.
«Новость о жутком преступлении, с неслыханной дерзостью учиненном в самом центре города, – писал шотландский журналист Вильям Парк, – всколыхнула население Глазго и всей Шотландии. Призывы поймать совершившего убийство и укравшего бриллиантовую брошь разнеслись так широко, что дошли до слуха большей части цивилизованного мира». А вечером 25 декабря 1908 года продавец велосипедов в Глазго по имени Аллан Маклин пришел в полицию. Он рассказал, что один человек, которого он знал, иностранец и еврей, пытался продать ломбардную квитанцию на бриллиантовую брошь в форме полумесяца. Этого человека, сказал он, звали Оскар.
Сам Оскар Слейтер, недавно приехавший в Глазго германский подданный, тем временем готовился к отъезду в Сан-Франциско, куда его позвал давний приятель. Он выдал уведомление о расчете через неделю служанке своей спутницы Антуан, отправил в Лондон письмо с просьбой срочно отремонтировать часы и начал искать покупателя на вышеупомянутую ломбардную квитанцию. 24 декабря они с Антуан уехали ночным поездом в Ливерпуль, переночевали в гостинице, а на следующий день отбыли на пароходе «Лузитания» в Нью-Йорк, зарегистрировавшись как мистер и 
миссис Отто Сандо. Тогда же из Шотландии в Нью-Йорк была направлена полицейская депеша с требованием арестовать «Отто Сандо, разыскиваемого в связи с убийством Мэрион Гилкрист в Глазго. У него кривой нос. Обыщите его и женщину, которая путешествует вместе с ним, чтобы проверить, есть ли у них ломбардные квитанции». И 2 декабря, как только «Лузитания» причалила в Нью-Йорке, на борт поднялись детективы. Слейтер был арестован и отвезен в тюрьму для последующей экстрадиции.
Из письма Слейтера его приятелю Хью Кэмерону: «Сегодня уже почти пять недель, как меня держат в тюрьме из-за убийства в Глазго… Я надеюсь, что ты, дорогой Камерон, останешься моим другом в этой беде, и расскажешь правду, и будешь на моей стороне. Ты знаешь, почему я уехал из Глазго, так как я показал тебе письмо из Сан-Франциско от моего друга, а также оставил тебе тамошний адрес.
Полиция старается изо всех сил оговорить меня. Я должен получить хороший суд и доказать с пятью свидетелями, где я был во время убийства…»
Но те свидетели, которых привезли в Нью-Йорк полицейские чины из Глазго, надежд Слейтера не оправдали – Хелен Лэмби, та самая прислуга, которая столкнулась с вероятным убийцей в самом доме покойной, «опознала» в нем Слейтера, 15-летняя Мэри Бэрроумен, якобы видевшая его на улице убегающим из этого дома, присоединилась к ней, а третий свидетель Артур Адамс, сосед миссис Гилкрист снизу, определенного ответа не дал, ссылаясь на плохое зрение. Сам процесс опознания иначе как издевательским назвать было нельзя: в линейке рядом со Слейтером стояли двое полицейских, один высоченный (Слейтер был среднего роста), а другой и вообще был с полицейским значком. Всего этого, включая наводящие подсказки шотландских детективов, не могли не заметить адвокаты Слейтера. Они не сомневались, что претензии к нему будут отклонены на слушании об экстрадиции, но уперся сам Слейтер. Он считал, что может без всяких опасений довериться шотландскому суду.
Оскар Йозеф Лещинер родился 8 января 1872 года в городе Оппельн в Силезии в семье пекаря. Потом учился в школе в Бейтене, работал какое-то время в Берлине и Гамбурге, а в 18 лет, чтобы избежать призыва в армию, подался в Англию, где в 1895 году взял фамилию Слейтер. На жизнь зарабатывал благодаря остроте ума да ловкости рук, карты, биллиард, скачки, а также он еще покупал и продавал ювелирные изделия. Женился на шотландке, потом ушел от нее, в 1904 году познакомился с 19-летней Антуан, и они стали жить и странствовать вместе. Нельзя не признать, что среда, в которой он вращался, была несколько неаппетитной, но не обязательно уголовной – она, по словам английского журналиста Питера Ханта, состояла из людей, которые «не были преступниками, но не задумывались о моральной стороне сделок, принимали драгоценности взамен денег, не пренебрегали разными уловками ради выигрыша, были привычны к ложным именам или титулам». Короче говоря, в полицейском досье Слейтера была всего два ареста (в одном случае – драка – он был оправдан, в другом – мелкое нарушение общественного порядка – оштрафован).
И вот 3 мая 1909 года в Глазго начался судебный процесс…
«Быть евреем в Британии начала 20 века было нелегко, – пишет автор книги “Защиту ведет Коннан Дойл ”, американская журналистка Маргалит Фокс (Conan Doyle for the Defense: The True Story of a Sensational British Murder, a Quest for Justice, and the World’s Most Famous Detective Writer. By Margalit Fox / Random House, New York). – Более того, Слейтер прибыл в Глазго во время особенно сильной паранойи и, соответственно, сильного антисемитизма. Всего три года назад английский парламент принял Закон об иностранцах (Aliens Act of 1905): первое значительное ограничение подобного рода в истории страны в мирное время, оно существенно сократило иммиграцию из-за пределов Британской империи. Хотя в нем не было сказано это открыто, но было понятно, что данный закон был нацелен против евреев Восточной Европы, которые в конце 19 века, спасаясь от погромов и нищеты, начали приезжать в Англию в больших количествах. Позднее отношение к новоприбывшим будет в ней меняться в зависимости от времени и места. Однако в конце 19-го и начале 20 века антиеврейские настроения пронизывали практически каждый аспект английской жизни… Арест Оскара Слейтера и суд над ним вытолкнули антиеврейские чувства шотландцев на первый план. Его дело опиралась на две фундаментальные опоры антисемитизма: кровь и деньги. И он также затрагивал проблему, которая для английской буржуазии была оголенным нервом: предполагаемое соучастие многих новых иммигрантов-евреев в преступных делах, особенно в сфере таких презираемых пороков, как проституция и сутенерство…»
Суд над Оскаром Слейтером продолжался четыре дня. Первые два дня и половину третьего выступали 98 свидетелей обвинения, которое представлял Александр Юри. На третий наступила очередь 13 свидетелей защиты, которую осуществлял Александр Макклур. Со стороны казалось, что он делал свою работу добросовестно; вместе с тем он постоянно допускал слабости, не доводил свои вопросы оппонентам до логического завершения. Например, он добился от офицера полиции, который вел следствие, признания того, что бриллиантовая брошь, которую Слейтер сдал в ломбард, не принадлежала покойной Мэрион Гилкрист, а уже несколько лет была собственностью обвиняемого – это было установлено почти сразу. Но вопроса о том, почему тогда вообще надо было преследовать Слейтера, Макклур так и не задал. Оставил он без внимания и несоответствия в показаниях Хелен Лэмби и Мэри Бэрроумен; не прижал медицинского эксперта вопросами, как мог маленький молоточек, найденный у Слейтера, причинить миссис Гилкрист такие глубокие раны; не обратил внимание публики на то, что в доме покойной не было найдено ни единого отпечатка пальцев обвиняемого. И так далее, и тому подобное. Самому Слейтеру защита отсоветовала выступать на суде, указывая на то, что его акцент и неправильный английский только усилят негативное отношение публики. Он и просидел бессловесно четыре дня и только, услышав приговор – смертная казнь! – возопил: «Милорд, дайте мне хоть словечко сказать!» – «Немедленно сядьте!» – отрезал судья. – «Милорд, – не останавливался Слейтер, – мои отец и мать – бедные люди. Я, ничего не зная об этом деле, за свой счет вернулся из Америки в Шотландию за справедливым решением. Я ничего не знаю об этом деле, абсолютно ничего. Я никогда не слышал этого имени. Я не понимаю, как меня можно связать с этим делом. Я ничего об этом не знаю! Мне нечего больше сказать».
Взрыв эмоций несчастного произвел сильное впечатление. «Во время суда, – замечает французский историк и автор биографии Коннан Дойля Пьер Нордон, – атмосфера в Глазго была, как в Салеме (имеется в виду процесс в Массачусетсе над “салемскими ведьмами” в 1692-1693 годах). После вынесения приговора накал страстей спал; у многих появилось смутное чувство стыда, а у некоторых и вообще убеждение, что Слейтер невиновен, и все это породило волну не то чтобы симпатии, но сочувствия к нему». На этой волне солиситор (помощник адвоката) Юинг Спирс написал 17 мая докладную записку, адресованную министру английского правительства по делам Шотландии, о смягчении приговора. К ней была приложена общественная петиция, которую подписали более 20 тысяч человек. Высшая власть сжалилась, и 25 мая, за 48 часов до повешения, смертная казнь была заменена пожизненным заключением с тяжелыми работами. Полицейский, сообщивший об этом Слейтеру, сунул ему на прощание три конфетки, можно сказать, побаловал на всю оставшуюся…
«Я предпочел бы немедленную смерть пожизненному заключению в Питерхеде», – говорил социалист Джон Маклин, который несколько раз был узником этой мрачной тюрьмы на северо-востоке Шотландии. Всего в ней отбывали заключение около 200 человек, каждый сидел в одиночке, 4 х 8 и 7 футов в высоту, по словам Маклина, «маленький ящик». Гамак, прикрепленный к стенкам, складной железный столик и зарешеченное окошечко. Теплый воздух попадает из холла, где стоят печки с углем, через две прорези внизу двери. В большинстве камер зимой очень холодно, сообщает Маклин, а закутываться в одеяло запрещается. И вообще назвать нарушением здесь можно все, что угодно, чем охотно пользуются надсмотрщики, запугивая заключенных гневом начальника тюрьмы. Все это имеет своей целью расшатать нервную систему узника, и многие становятся здесь настоящими психопатами.
Еще одно свидетельство, принадлежащее некоему Джеральду Ньюмену: «Бесконечные нудные дни в каменоломнях, грубое обращение, примитивная еда, наказание камерами без света, хлебом и водой… Зимой леденящий холод по ночам в камере, куда не проникает даже крупинка тепла, летом палящее солнце над головой в пыльной каменоломне, где даже стамеска и молоток, с которыми ты работаешь, как будто намеренно жгут твои руки…»
Вильям Гордон, еще один обитатель Питерхеда, отбывал срок одновременно со Слейтером. «Каждый, кто работал здесь, должен был просверлить 30 дырок в день глубиной в один фут в гранитном блоке. Это очень тяжело… Слейтер и я месяцами, изо дня в день работали рядом в каменоломнях…»
Заключенным разрешилась переписка с семьями и близкими – одно письмо в шесть месяцев. Все письма должны были быть на английском для удобства цензоров. Поэтому родители Слейтера должны были найти в Бейтене кого-то, кто бы мог перевести их послание, либо их письма из Питерхеда пересылались для перевода в Эдинбург; соответственно, им надо было искать переводчика и для сыновних писем.
«Какой радостью было для нас получить твое письмо, и нам его быстро перевели, – писала Полина Лещинер, мать Оскара, когда до нее дошло его первое послание. – Мы все надеемся, что будет возможно найти настоящего убийцу или появится доказательство твоей невиновности, дорогой сыночек, и ты вновь обретешь свободу… Пусть тебе будет даровано мужество, чтобы вынести печальный твой жребий и чтобы вера твоя во Всевышнего и его справедливость укреплялась…»
«Я должен бы сообщить тебе какие-нибудь новости, но, увы, я ничего не знаю о событиях в мире. Только знание того, что ты, дорогая мамочка, жива … наполняет меня счастьем и надеждой, что ты проживешь до 100 лет. И, конечно, ты должна делать все для здоровья дорогого папочки, чтобы и он дожил до этого великого возраста… Твоя фотография, которую я держу в своей камере, обязательно займет почетное место над моей кроватью в твой день рождения».
«Мой любимый безвинный Оскар… Когда я вижу твой почерк, то благодарю Бога за то, что ты чувствуешь себя хорошо… Нас окружает только одиночество… Только я из всех моих братьев и сестер осталась в живых… Лишь бы была воля Божья на то, что твое ужасное дело прояснится, тогда мы наверняка … могли бы наслаждаться остатком жизни… Папа по-прежнему болеет… Конечно, нет дня, чтобы он не молился за своего дорогого Оскара и не благословлял тебя каждый раз, когда он произносит твое имя»
«Я посылал апелляцию о пересмотре дела, по меньшей мере, семь или восемь раз и всегда получал один и тот же ответ: “Основания для пересмотра нет”. Хоть бы вулкан какой разверзся и поглотил этих негодяев… Вы и понятия не имеете, любимые мои родители, – и я не хочу вам жаловаться, – каким несчастным я себя иногда чувствую и как часто я хотел бы уже оставить этот мир, если бы не мысли о вас…»
Трудно ожидать, что человек в ситуации Слейтера был бы способен сохранять ровное расположение духа и не срываться. Тюремный журнал бесстрастно фиксировал его провинности, неподчинение установленному порядку, порчу казенного имущества (больничный термометр!) и так далее. Против наказаний он протестовал, сочинял яростные письма начальству и без конца взывал к справедливости, уверяя, что его невиновность будет подтверждена и что он скоро выйдет на свободу. Но проходило время, ничего не менялось, и он, естественно, стал терять веру.
«Любимые мои родители, ваше последнее письмо я получил 8 августа 1914 года – пять лет назад. После подписания мира я надеялся, что вы напишете мне первыми… Во время войны я не мог получать писем. Я поддерживал в себе мужество, как мог, но теперь это трудно. Война закончилась, все открыто для того, чтобы я мог получать ваши письма, и отсутствие новостей от вас, дорогие мои, приводит меня в отчаяние… Умоляю вас, напишите мне скорее и подробно – я готов ко всему».
В апреле 1919 года Слейтер получил письмо от своей сестры Мальхен. «Мне не стоит больше скрывать от тебя, милый Оскар, что мама тяжело болела и только милостью божьей она до сих пор с нами. Мы все счастливы вновь узнать, что ты жив. Напишу тебе сразу же, как только это будет разрешено. Я бываю у наших родителей почти каждую неделю и так часто, как возможно». Следующее письмо Мальхен пришло в феврале. «Могу себе представить, милый Оскар, как опечалит тебя смерть тех, кто нам дорог… Я расскажу тебе о последних днях наших родителей. Папа был слаб уже много лет, и его смерть стала облегчением. У мамы развился диабет, у нее было больное сердце, и это вдобавок к тому, что она перенесла из-за тебя… Ты не поверишь, как все изменилось, какую ужасную цену заплатила Германия, как плохо здесь с едой…»
«Милая Мальхен… Я буду писать тебе регулярно каждые шесть недель, и если мне понадобится написать кому-нибудь еще, то я должен буду попросить специальное разрешение. Очень рад узнать, что тебе 44 года и ты 25 лет замужем… Я же выгляжу, как старый серый кот…»
В марте 1922 года, Мальхен, которая жила во Вроцлаве (бывший Бреслау), в 100 милях к северо-западу от Бытома (бывшего Бейтена), написала: «Конечно, я буду писать тебе каждые шесть недель, раз это позволяется, и буду ждать того же от тебя. Только представь: вся Верхняя Силезия, включая Бейтен, отошла к Польше, и поездка туда связана теперь с большими сложностями и стоит очень дорого. Все же я собираюсь каждый год ездить туда и навещать могилу наших дорогих родителей».
В августе Слейтера ожидал сюрприз: он получил письмо от другой своей сестры, Феми. В конверт было вложено последнее письмо Полины, его матери, которое осталось неотправленным. «Ты можешь быть уверенным, дорогой сыночек, что я считаю каждый день до того времени, когда твое письмо должно дойти до нас… Ты не должен сдаваться до последнего вздоха. Рано или поздно твоя невиновность будет установлена. Дитя, которое относится к своим родителям так, как ты, может ожидать от Бога, что в один день это случится… Я часто вспоминаю дело Дрейфуса, когда в конце концов победила справедливость…»
25 января 1925 года из Питерхеда был освобожден заключенный номер 2998 Вильям Гордон. В его зубном протезе был спрятан шарик из блестящей бумаги, внутри которого был еще один, из тонкой бумаги, на котором его товарищ по несчастью Оскар Слейтер написал следующее послание для воли.
«Гордон, мой мальчик, желаю тебе всяческой удачи во всем и, если получится, пожалуйста, сделай для меня что можешь. Передай английской публике свое мнение обо мне… Мы были рядом пять лет, и ты полностью подготовлен для этого.
Друг, не попадай больше в тюрьму и особенно в эту Богом забытую дыру. Прощай, Гордон, мы скорее всего никогда больше не увидимся, но давай жить с надеждой, чтобы это получилось.
Твой друг
Оскар Слейтер
P.S. Пожалуйста, не забудь написать Коннану Д. или увидеться с ним…»
Февраль 1925 года
«Всего несколько строк, чтобы взбодрить тебя. У тебя есть верные друзья во внешнем мире, которые делают для тебя все, что от них зависит, поэтому не падай духом. Сэр Артур Коннан Дойл просит меня передать тебе, что его симпатии на твоей стороне и что его заинтересованность всем своим весом ляжет на весы ради тебя… Мы хотели бы получить от тебя хотя бы строчку, если тебе разрешают писать. Пока же будь крепок сердцем и душой и верь, что мы делаем для тебя все возможное».
Письмо, написанное Вильямом Гордоном, но не подписанное им, не дошло до Оскара Слейтера, заключенного номер 1992, – оно было перехвачено тюремщиками. Но суть его ясна – Слейтер не был забыт, за его освобождение шла борьба.
Адриан Коннан Дойл (сын Артура Конана Дойла – прим. ред.) писал: «Мои юношеские воспоминания испещрены, словно пятнышками, всякими странными, полными тишины отрезками времени, когда, вслед за посещением какого-то взвинченного визитера или по пришествии письма, мой отец исчезал в своем кабинете на два, а то и три дня подряд. И это не носило в себе ничего демонстративного, а было именно абсолютным погружением в себя, которое проверяло и перепроверяло, переосмысливало, рассекало – и разыскивало ключ к некоей тайне, что была доверена ему, словно последнему апелляционному суду. Приглушенные шаги домочадцев, подносик с нетронутой едой, оставшийся на пороге, засевшее глубоко в сознании равно семьи и прислуги чувство напряженности были ничем иным как отражением работы мозга, света лампы и скрипа пера, которые запечатлевали свою скрытую драму с внутренней стороны зашторенной двери».
Да, великий детективщик и сам был детективом. Известность его была таковой, что, когда полиция оказывалась бессильна, люди обращались за помощью к нему. Артур Коннан Дойл был идеальным, можно даже сказать, идеалистическим представителем викторианской эпохи. Он говорил, что есть только три качества, определяющие истинного джентльмена и не имеющие никакого касательства к благосостоянию, должности и внешнему облику. Во-первых, по отношению к женщинам мужчина должен быть рыцарем. Во-вторых, в денежных делах у него должен быть абсолютный порядок. И в-третьих, он должен быть любезен в обращении с теми, кто занимают более низкое положение в обществе и потому зависимы от него. Оскар Слейтер, безусловно, принадлежал к последним. И еще одно немаловажное замечание Маргалит Фокс, написавшей книгу «Защиту ведет Коннан Дойл»: «Хотя он, как и прочие публичные фигуры, воплощал собой и предубеждения позднего викторианства, но выглядел освежающе, хотя и не полностью, свободным от эпидемического антисемитизма того периода».
Судя по всему, Коннан Дойл начал заниматься проблемой «шотландского Дрейфуса» где-то года через два после процесса над ним, и тоже по просьбе заступников Слейтера. По собственному признанию, особенного энтузиазма он тогда не испытывал (все-таки персона последнего ему вряд ли импонировала), однако, ознакомившись только с лежащими на поверхности фактами, пришел к выводу, что «этот несчастный, вероятно, имеет к этому убийству не больше отношения, чем я сам». Вся эта история просто чудовищная, писал Коннан Дойл, и чем больше он читал и узнавал, тем острее становилось его желание сделать все посильное для осужденного. В сборе информации для расследования Конан-Дойлю неоценимую помощь оказал видный шотландский юрист Вильям Рафед, который еще в 1910 году напечатал со своими комментариями полную стенограмму суда над Слейтером и был убежден в его невиновности. И тот, сидя в кабинете, корпел над всеми новыми и старыми документами, газетными отчетами, частными интервью и т.п. в точности так, как описано выше его сыном. А уже в 1912 году Коннан Дойл выпустил 80-страничную книгу «Дело Оскара Слейтера».
Маргалит Фокс пишет: «Темой, пронизывающей книгу Коннан Дойля, является крайняя алогичность следствия и обвинения. Он распутывает клубок несовпадений, вскрывает преувеличения и разрывает паутину косвенных доказательств, которые сопровождали это дело с начала до конца. И в основе разоблачения им преступления и его последствий находится главный волнующий вопрос: чем же можно объяснить аномальные аспекты этого дела?»
И вот как в некоторых примерах выглядит «диагностическое препарирование» дела Слейтера.
– Почему прислуга Хелен Лэмби, столкнувшись с незнакомым мужчиной, выходившим из квартиры Мэрион Гилкрист, не окликнула его: «Эй, остановитесь, кто вы?»
– Возможно ли, чтобы свидетельницы Лэмби, 21 год, и Мэри Бэрроумен, 15 лет, когда они плыли в Нью-Йорк на опознание Слейтера и находились во время путешествия в одной каюте, ни разу (а они заявили об этом под присягой!) не заговорили о цели их поездки?
– Как мог обвинитель на суде утверждать, что Слейтер удрал в Америку, чтобы избежать ответственности за убийство, когда по приезде из Глазго в Ливерпуль он зарегистрировался там в отеле, не скрывая ни своего имени, ни прежнего адреса?
– Как мог убийца проникнуть в квартиру мисс Гилкрист, которая панически страшилась ограбления и соблюдала экстраординарные предосторожности? «Очень трудно поверить в то, что эта нервная старая леди могла распахнуть обе двери, не взглянув даже, что за посетитель к ней идет, и спокойно вернуться в столовую».
«Полиция не сумела предъявить самого существенного, – подчеркнул Коннан Дойля, – а именно хоть какое-нибудь доказательство связи между Слейтером и мисс Гилкрист или объяснение того, откуда иностранец в Глазго мог вообще знать о существовании, не говоря уже о богатстве, старой леди, у которой было немного знакомых и которая редко выходила из квартиры».
Коннан Дойл, хотя формально и ограничил свою задачу обоснованием невиновности Слейтера, но в действительности указал направление, в котором следовало искать действительного убийцу. Покойная Мэрион Гилкрист страстно любила драгоценности и за свою жизнь собрала солидную коллекцию, стоимость которой равнялась почти 400 тысячам долларов (в сегодняшнем измерении). Неудивительно, что и полицейская версия квалифицировала это дело как убийство с целью ограбления. «Один вопрос, который следует задать, – писал Коннан Дойл, – а вообще шел ли убийца за драгоценностями?.. Все его внимание было сосредоточено на деревянном ящичке, крышку которого он выломал. Лежавшие в нем бумаги были рассыпаны на полу. Не были ли его целью именно бумаги, а бриллиантовая брошь прихвачена только для отвода глаз?» В таком случае ради чего стоило пренебречь драгоценностями и возиться с бумагами? И Коннан Дойл ответил: «Можно сказать, что за исключением завещания трудно вообразить любой другой документ, который бы оправдывал подобное действие».
Книга «Дело Оскара Слейтера» поступила в продажу по очень низкой цене – всего 6 пенсов. Коннан Дойл сделал это умышленно – он хотел, чтобы с ней ознакомилось как можно большее количество читателей. «Я не вижу, – писал он, – как любой разумный человек, взвесив все улики, не признает, что, когда несчастный узник закричал: “Я ничего об этом не знаю”, он, по всей вероятности и даже скорее всего, говорил чистую правду». И тем не менее ожидаемого фурора эта книга не вызвала – прошло слишком мало времени, слишком много людей помнили еще сам процесс и верили, что Слейтер виновен.
А в 1914 году на авансцену дела об убийстве Мэрион Гилкрист вышел лейтенант полиции Глазго, Джон Томсон Тренч. Маргалит Фокс рассказывает: «В расследовании дела Гилкрист зимой 1908-1909 годов Тренч играл второстепенную роль, однако оно вызывало у него глубокие сомнения. В течение некоторого времени он скрытно копировал из полицейских досье те документы, которые были изменены или засекречены, включая взрывоопасный отчет, который потом получил название Секретный Документ. В 1914 году, после пяти лет переживаний, Тренч заговорил. Это его решение повлекло за собой юридический пересмотр дела Слейтера, обернувшийся позорным фарсом и ставший концом карьеры самого Тренча».
Что же было в Секретном Документе? В частности, и отчет Тренча о том, как через два дня после убийства мисс Гилкрист, 23 декабря 1908 года, он по приказу своего начальства посетил дом ее племянницы Маргарет Биррелл. Она-то и рассказала ему, что Хелен Лэмби, прислуга покойной, сообщила ей, что она узнала убийцу и назвала его имя. Это был родственник Гилкрист, занимавший почетное место в обществе. 3 января 1909 года уже и Тренч допросил Лэмби, и она сказала ему то же самое. Но Тренч никак не был первооткрывателем – перед ним с Биррелл беседовали два других детектива, и она узнала, что им Лэмби тоже назвала имя убийцы. Естественно, все это тут же стало известно главному суперинтенданту полиции Глазго Джону Орру, тот позвонил своему коллеге, стоявшему во главе расследования, и тоже суперинтенданту Вильяму Дагласу, но последний категорически заявил, что названный Лэмби человек никакого отношению к делу Гилкрист иметь не может. В результате защита Слейтера не была ознакомлена с показаниями Биррелл.
Закрытые слушания по открывшимся в результате выступления Тренча обстоятельствам состоялись с 23 по 25 апреля 1914 года. Все офицеры полиции, встречавшиеся с Маргарет Биррелл, в унисон заявили, что она не называла им имени убийцы. Хелен Лэмби тоже отрицала, что говорила об этом. Помогавший Тренчу адвокат Дэвид Кук написал ему тогда, что освобождение Слейтера практически будет означать, что все виновные в его оговоре должны быть наказаны; поэтому будут приложены все усилия, для того чтобы предотвратить честное расследование. Так и получилось. В июне того же года министр по делам Шотландии заключил: ничего, что бы могло повлиять на приговор Слейтеру, установлено не было. Коннан Дойл, находившийся в курсе событий, отреагировал резким заявлением для прессы. «Это дело, по моему мнению, – написал он, – останется бессмертным в классике преступлений как вопиющий пример официальной некомпетентности и своенравия… От этого попахивает больше российской, нежели шотландской юриспруденцией».
Наступило время уже третьего поколения Лещинеров стать корреспондентами Оскара Слейтера. «Ты будешь удивлен этому письму, ведь ты меня скорее всего почти не помнишь, я та самая маленькая Эрна, дочка твоей сестры Феми…» – это письмо было написано в сентябре 1925 года, накануне еврейского Нового года – Рош Ашана. «Для меня действительно было сюрпризом получить от тебя письмо семнадцать лет спустя, – отвечал Слейтер, – и все же я говорю: “Лучше поздно, чем никогда”. Я, так или иначе, никого из вас не забыл и каждый день о вас думаю; время и расстояние не в силах остудить мои чувства… Не грусти о моей участи и не забывай мой девиз “Учись страдать и не жаловаться”». Между тем длительное заключение расшатало его нервы. Записи в дисциплинарном журнале не прекращались: «злонамеренное уничтожение тюремной собственности», «разбивание тарелки», «попытка напасть на офицера» и т.д. Шотландский журналист Вильям Парк, написавший с помощью Коннан Дойля книгу «Правда об Оскаре Слейтере», рассказывал: «Бедный Слейтер сказал нам, что он будет терпеть Питерхед только 20 лет. Если же помощь не придет, он намерен покончить с собой».
Книга Парка увидела свет 27 июля 1927 года. И она вызвала новый интерес со стороны прессы и общественности, но не только потому, что в ней содержались неизвестные ранее факты и были вскрыты очередные злоупотребления со стороны полиции. Уже время было другое. «После первой мировой войны, – пишет Маргалит Фокс, – источник воображаемой угрозы благовоспитанному классу сменился. В 1920-х годах тревоги буржуа, ранее замкнутые на иностранцах, переместились в сторону феминизма первой волны, женского движения за право голосовать, социализма и дегуманизирующего использования техники. На фоне всех этих забот, вероятно, что одинокий и постаревший еврейский уголовник уже не казался столь устрашающим монстром, каковым он ранее был. Что также было важно, это то, что большинства персонажей, которых публичное расследование его дела могло замарать … уже не было в живых».
Артур Коннан Дойл не мог не почувствовать новую конъюнктуру. Вскоре после опубликования книги Вильяма Парка он послал ее экземпляр лидеру лейбористской партии Рамсею Макдональду, бывшему премьер-министру и очень влиятельному человеку в Англии. Макдональд тут же откликнулся, выразив полную солидарность с узником Питерхеда и подчеркнув, что он заслуживает не просто освобождения, но и полной реабилитации. «Все должны быть чрезвычайно признательны Вам за благородство, – написал он Коннан Дойлю, – с которым Вы не оставляли это дело, невзирая на разочарования и неудачи».
Подлинной сенсацией стало опубликование 23 октября 1927 года газетой Empire News (Манчестер) интервью ее корреспондента с Хелен Лэмби, которая в это время жила в США. Оно называлось «Почему я допустила ошибку в отношении Слейтера», и в нем бывшая прислуга признала, что именно полиция, которой она назвала имя виденного ею в доме мисс Гилкрист человека, заявила ей, что это невозможно, и в конце концов, додавила ее до «опознания» Слейтера. Вильям Парк в свою очередь тоже не останавливал свои разыскания и сумел найти другую участницу этого «опознания», Мэри Бэрроумэн. Она также призналась в том, что дала нужные обвинению показания под давлением. Публичный отказ двух ключевых свидетелей по процессу Слейтера от их показаний против него не оставил правительству шансов и далее игнорировать совершенное полицией попрание закона. И тем не менее в заявлении от 10 ноября того же года, которое выпустил министр по делам Шотландии Джон Гилмур, говорится об «условном освобождении» Слейтера. Как бы то ни было, 14 ноября 1927 года он вышел из ворот тюрьмы, в которой провел 18 лет, четыре месяца и три дня.
И, несмотря на все это, судебно-полицейская мафия, иначе не скажешь, сдаваться не собиралась. Слушания по апелляции Слейтера состоялись 8-9 июня 1928 года в Эдинбурге. По решению судей эти слушания не означали нового рассмотрения его дела, и любые улики должны были рассматриваться только в том случае, если основывались на новооткрытых фактах. Все лжесвидетели на прошлом процессе были таким образом отлучены от повторного допроса. Вызывать самого Слейтера в качестве свидетеля было запрещено, и он снова сидел, безгласный, в зале. Хелен Лэмби от поездки на суд отказалась. В результате все свелось к заслушиванию немногих и малозначительных новых свидетелей, после чего адвокат Слейтера потребовал его оправдания, а представитель обвинения – подтверждения прежнего приговора. 20 июля суд собрался на заключительное заседание. Вердикт состоял из четырех пунктов. По первым трем Слейтер был признан виновным, а в четвертом содержалась казуистическая формулировка, согласно которой судья, председательствовавший на процессе в Глазго, недоинформировал, оказывается, членов жюри о том, что они не должны поддаваться праведным эмоциям (тогдашнее обвинение во всех красках расписывало Слейтера как сутенера), и в этом смысле процедура закона была нарушена; поэтому приговор суда в Глазго должен быть отменен.
Слейтер сначала обрадовался, но потом пришел в ярость. «Я, Оскар Слейтер, – говорилось в его последовавшем заявлении, – не был виновен в ужасном убийстве и равным образом не виновен в бесчестной жизни, с которой меня связали не только на суде 20 лет назад, но и повторно в решении апелляционного суда. Я расскажу всю правду и опровергну эту клевету». Со своей стороны Коннан Дойл, – который, кстати, впервые воочию встретился здесь со Слейтером, – был данным исходом доволен, считая битву выигранной. «Мое личное участие в этом деле заканчивается сейчас, когда я добился установления невиновности Слейтера», – сказал он журналистам. Он еще не знал, что сильно ошибся.
Разумеется, по освобождении Слейтер писал своему заступнику благодарственные письма. Разумеется, тот отвечал ему в подобающем ключе. И естественно, что после окончания эдинбургского суда Коннан Дойл, узнав, что уязвленный и негодующий Слейтер наотрез отказался от материальной компенсации за его лишения, счел необходимым его вразумить и порекомендовать компенсацию все же затребовать (не более 10 тысяч фунтов – по сегодняшним деньгам, 800 тысяч долларов, – выше не надо). И далее педантичный Коннан Дойл затронул вопрос об оплате судебных издержек и расходов сторонников Слейтера, включая свою собственную контрибуцию. «Если вы столь щедры, – писал он, – что отказываетесь от компенсации для себя, то согласитесь, что вы должны быть справедливы и компенсировать расходы тем, кто так долго и добротно для вас работал».
И тут, как гром с ясного неба, на Слейтера свалилось предложение министра по делам Шотландии выплатить ему в качестве компенсации шесть тысяч фунтов. Не посоветовавшись ни с кем из своих советчиков, он это предложение принял. И более того, получив свои деньги, он решил, что ни с кем, включая Коннана Дойля, делиться ими не будет. Ему-то, зачем платить, рассуждал Слейтер, он богатейший человек, что ему несколько сот лишних фунтов…
Короче говоря, они разругались вдрызг, причем публично. Писатель с достоинством указывал на непорядочность недавнего обитателя Питерхеда, из-за которой ему самому пришлось рассчитываться с адвокатами. Тот, – если называть вещи своими именами, – хамил в ответ. Наконец осенью 1929 года Коннан Дойл подал в суд иск на 250 фунтов. К счастью, до процесса дело не дошло – Слейтера удалось убедить предложить Коннан Дойлю эти деньги, а того убедить их принять. В начале 1930 года Коннан Дойл резюмировал происшедшее в следующих словах: «В свое время неблагодарность этого человека глубоко меня задела, но сейчас я думаю, что вряд ли кто-то может пройти через 18 лет несправедливого заключения и остаться без шрамов». Летом 1930 года Артур Коннан Дойл умер.
Имя убийцы Мэрион Гилкрист так и не было названо открыто (есть обоснованные подозрения, но Маргалит Фокс воздерживается от суждений на эту тему). Слейтер поселился в приморском городе Эр близ Глазго, имел небольшой бизнес, а в 1936 году женился на шотландке с немецкими корнями (после того как умерла его первая жена). В начале второй мировой войны был ненадолго интернирован, так как формально еще был гражданином Германии. В результате он опять поменял фамилию на прежнюю и стал Оскаром Лещинером. Он умер 31 января 1948 года в возрасте 76 лет от тромба в легочной артерии. Его сестра Феми погибла в Треблинке, а другая сестра, Мальхен, в Терезине.
